Непомнящая Елизавета Григорьевна родилась 2 апреля 1918 г. в городе Новозыбкове. В 1940г. закончила с отличием литфак МГПИ имени В.И. Ленина. По распределению Министерства просвещения в сельскую среднюю школу Карачаево-Черкесии Ставропольского края.

Война застала Елизавету Григорьевну в Москве, где она готовилась поступать в аспирантуру.  Ей пришлось вернуться на Кавказ… Затем опаснейшая эвакуация в армянское село Шаумян, где Елизавета Григорьевна работала в школе… Возвращение в Новозыбков было скорбным: родители и родственники погибли, отчий дом был разграблен.

Более 50 лет – с ноября 1944 г. по июль 1998 г. – Елизавета Григорьевна отработала в родном вузе. Вся ее трудовая жизнь связана с кафедрой русской и зарубежной литературы – сначала Новозыбковского, позднее – Брянского госпединститута (с 1995 года – госпедуниверситета) имени академика И.Г. Петровского.

Из воспоминаний Елизаветы Григорьевны:

«Я – уроженка Новозыбкова, здесь жили мои родители, здесь я училась в средней школе № 1, отсюда в середине 30-х годов уехала на учебу в Москву. В 1940 г. закончила с отличием литфак МГПИ имени В.И. Ленина. По распределению Наркомпроса уехала в сельскую среднюю школу Карачаево-Черкесии Ставропольского края. А год спустя вернулась в Москву на вступительные экзамены в аспирантуру.

Первый из них был назначен на 23 июня 1941 г. Накануне, в воскресенье 22-го, я сидела над книгами в пустой комнате студенческого общежития, радио было включено. Но в полдень точно вихрь пронесся по коридору: в дверь стучали кулаками, истерично кричали «Война!» Только что это роковое слово произнес на всю страну радио Левитан. Жизнь мгновенно распалась на «до» и «после»…

Приезжим предписывалось срочно покинуть столицу и вернуться к месту прописки. К родителям я уже заехать не могла (как предполагала раньше – после экзаменов) и 3 августа на запруженной людьми площади Курского вокзала слушала по радио обращение Сталина к народу.

Вернувшись на Кавказ, я сразу же поняла, что прежнего прекрасного романтического края уже нет, города, станицы и аулы жили по законам военного времени: мужчины были мобилизованы или создавали партизанские отряды; женщины с детьми и стариками из коренного населения укрылись на горных пастбищах; в городах и поселках оставались те, кто обеспечивал управление, сотрудники госучреждений, производств, школ, больниц и госпиталей. В городе появились первые эвакуированные. Все надежды, страхи и ожидания теперь были связаны с очередными сводками Совинформбюро. Я устроилась на работу корректором газеты, получила продовольственные карточки.

Такая ситуация сохранялась около года. Но в начале августа 1943 г. фашисты взяли Ростов и в считанные дни оказались в предгорьях Северного Кавказа. Местные власти объявили об эвакуации. Через город проходила воинская часть из Армавира, за ней толпы беженцев, детдомовцы с воспитателями, к ним присоединялись в пути жители других населенных пунктов, страшившиеся гитлеровского режима.

Незадолго до того меня разыскала младшая сестра, студентка Ленинградского мединститута, только что пережившая ужасы блокады и вывезенная по «дороге жизни» на юг России. Она была истощена и слишком слаба, чтобы снова пуститься в дорогу, но выбора не было, и 7-го августа началась наша одиссея.

Сначала колонна двигалась на Кисловодск, но фашистская лавина нас опередила, путь был отрезан. Затем армия свернула в Кабардино-Балкарию. Но история повторилась. Надежда оставалась только на переход через Главный Кавказский хребет по одному из высочайших перевалов, которым раньше пользовались одиночки-проводники. В течение пяти недель мы поднимались, оставляя за собой последние населенные пункты. Людской поток бесконечной лентой тянулся по узким ущельям между отвесными скалами и головокружительной пропастью. Вскоре начались налеты фашистской авиации, появились первые жертвы, ужас и паника охватили людей. Окончились запасы провизии, людей мучил голод.

В этой ситуации солдаты, влившиеся на время перехода в общую массу беженцев, оказались реальной опорой для всех: они жалели и подкармливали приютских детей, помогали старикам и женщинам с большими семьями, разводили огонь, строили переправы, перегоняли стадо, которое было единственным источником питания. Вечерами на кострах варилось мясо, и каждый получал свою порцию. В последние недели это была единственная пища, которая спасла нас от голодной смерти.

Перевала мы достигли к ночи 14 сентября. Последние несколько сотен метров шли по леднику с глубокими опасными трещинами. Сеял мелкий дождь, мутный лунный свет делал пейзаж призрачным. Сестра потеряла сознание и упала. Это был конец. Но тут два солдата подхватили нас и потащили вперед к узкому проходу между скалами. Чтобы не потеряться в этом аду, они окликали друг друга по фамилии. Их лиц мы не видели. Через полчаса мы оказались у вершины, ледник оказался позади, на спуске чернели огромные валуны и липкая грязь. Мы рухнули на остатки лохмотьев и впали в забытье. А наши спасатели ушли вниз: к утру они должны были явиться в свою часть.

Спасибо вам, солдаты Белов и Дугин, вы подарили нам жизнь. Хочется верить, что вы вернулись с войны и жили долго и счастливо!

На рассвете, очнувшись после ночного кошмара, мы побрели вместе с другими счастливчиками к подножью горы навстречу неизвестности. Там нас ждали люди, которые официально занимались устройством эвакуированных в соответствии с их образованием, профессией, возрастом. Начинался новый этап нашей жизни в чужом краю. Мы чувствовали себя одинокими, нас глодало беспокойство о судьбах близких, и именно в это безумное время мы поняли, что человек не может быть счастлив тогда, когда в беде его отечество. Если по молодости лет мы не могли этому поверить на школьных уроках истории, то реальные события тех дней стали для нас хорошим уроком на всю оставшуюся жизнь.

О дальнейших событиях этой поры – в двух словах. Осень и зиму   1942-43 гг. мы провели в армянском селе Шаумян. Я работала в школе. Постепенно осваивались в непривычной обстановке, знакомились с людьми, и многие из них были к нам очень добры. До сих пор с теплотой вспоминаю милиционера Гайказа: он приютил нас на первых порах в своей многодетной семье, да и позже помогал в устройстве быта. А однажды сделал просто царский подарок: тайком принес каравай свежего черного хлеба – прямо из пекарни! Наверняка злоупотребил служебным положением, но не для себя же… От волнения мы не спали всю ночь, и не могу объяснить, чего здесь было больше: давно забытой радости насыщения или благодарности за сочувствие. Разве такое забудешь?

Как бы то ни было, и здесь мы получили очередной урок в школе выживания. Каким бы скудным, чуть ли не пещерным был здесь наш быт (каменная лачуга с железной печкой и чадящей трубой, деревянный топчан, подслеповатое оконце, наполовину заделанное фанерой, скудное питание по продуктовым карточкам военного времени), но все же здесь нас не бомбили, зима была щадящей, мы получили возможность передышки перед новыми испытаниями. Жизнь учила нас довольствоваться малым. А ведь мы были молоды: сестре исполнилось 22 года, а мне 25.

Самым мучительным было полное отсутствие сведений о родителях, с которыми я рассталась еще за год до войны. О судьбах мирных жителей на оккупированных территориях сообщались ужасающие подробности, но мы заставляли себя верить в чудо. Наши надежды окрепли, когда весной 1943 г. после разгрома фашистов под Сталинградом начался перелом в Великой Отечественной войне. Освобождение Северного Кавказа дало нам возможность вернуться в Карачаево-Черкесию. Чтобы заработать деньги на возвращение в Новозыбков, я устроилась завучем в среднюю школу на шахте № 1 в Усть-Джегуте.

Возвращение в Новозыбков в октябре 1944 г. было скорбным. Родители и родственники погибли. Отчий дом был разграблен, в нем жили чужие люди. Меня приютила соседка, вдова с детьми, в мансарде нас стало пятеро. Надо было жить дальше.

Война еще продолжалась на западных рубежах страны, но город возвращался к мирной жизни, восстанавливались советские учреждения и система образования. Вузовский диплом и педагогический стаж позволили мне осенью 1944 г. поступить преподавателем на курсы по подготовке к поступлению в Новозыбковский институт.

Год спустя я стала преподавать зарубежную литературу, собирать личную библиотеку. И вот, наконец, через пять лет после первой попытки, осенью 1946 г., я поступила в аспирантуру по зарубежной литературе. Под руководством выдающегося ученого профессора Б.И. Пуришева я сосредоточила свои научные интересы на истории немецкой литературы XVIII в. В ближайшие три года пришлось совмещать работу в Новозыбкове с учебой в Москве, но с этим я справилась: в положенный срок, в июне 1950 г., успешно защитила кандидатскую диссертацию по драматургии Лессинга и смогла полностью отдаться преподавательскому труду».